β

«Я из нудистской семьи»

Ларс фон Триер о сексе и алкоголизме
Катя Сперанская
22 апреля 2015 4814
Поделиться

Ларс фон Триер о сексе и алкоголизме

После нацистских шуток, из-за которых его выгнали с Канн в 2011 году, Ларс фон Триер взял обет молчания. Журналистка Люси Чеюнг из The Guardian встретилась с ним в студии Zentropa в Дании, чтобы поговорить о сексе, алкоголизме и его реакции на съемки в Копенгагене.

— Как прошел курс анонимных алкоголиков?

— Я посещал встречи анонимных алкоголиков в течении полугода, мы помогали друг другу оставаться трезвыми. Эти люди стали для меня семьей, и я приложил все усилия, чтобы стать трезвенником. Но сейчас я снова начал выпивать, поэтому я могу работать. Когда ты снимаешь фильм, а это трудная работа, ты склонен больше пить.

— Значит, выпивка — это короткий путь к вашему вдохновению?

— Я принимал и другие наркотики, которые мне помогали, примерно так я и работал. Однако выпивка больше всего помогает от тревоги.

— Откуда взялась ваша тревога?

— Она у меня с детства. Я считаю, что если ты художник, да еще и пьяный, то ты очень чувствительный человек. Я вывел теорию: ученые говорят, что 80 процентов нашей мыслительной деятельности — блокировка чувств. У нас есть фильтры для блокировки ненужной информации. Если ты очень чувствительный, то это значит, что один из этих фильтров слегка поврежден. Вот это я понял в обществе анонимных алкоголиков: чувствительность порождает тревогу. Я пытался совладать с ней всю свою жизнь, однако тревога такая вещь, что иногда ты можешь ее сдержать, а иногда — нет.







— Какие у вас методы?

— Не разгрузка, но погружение, смирение с этим. Теория хороша, но сложна. Я очень много медитирую. Однако когда ты снимаешь, у тебя нет времени на себя и ты склонен выпивать, только для того, чтобы выкрасть время для работы с утра. Помню, когда я снимал фильм с Бьорк («Танцующая в темноте»), я рыдал — почти сдавался. Это была такая мука, и сама она была так безумна, что всегда хотела убежать. Тогда мне приходилось ловить ее и уговаривать возвратиться. Она была лучшей актрисой, с которой мне приходилось работать. Мы прекрасно общались, когда работали, но вне работы только и делали, что ругались. Это было смешно.

— Психиатрическая терапия помогла?

— Я принимал много лекарств, но сейчас все хорошо. Иногда мой психиатр говорит, что я принимаю слишком много лекарств и психически я еще не до конца выздоровел.

— В каждом фильме вы всегда против чего-либо восстаете. Против чего?

— Протест — часть моей семьи. Когда вы приходите на семейный совет, где семья что-то говорит, вам тоже что-то нужно ей ответить. Однажды моя семья встретилась с семьей моей жены, которая всегда говорила «да», в отличие от моей семьи, которая говорила «нет». Если я вижу форму или концепт, то я воспринимаю это как вызов, пытаюсь понять, можно ли получить больше.

— Людям, живущим в обществе, схожим с датским, нет нужды бороться с бедностью или диктаторством?

— Вот оно — позиция, против которой я могу протестовать. Как вы сказали, мы живем сравнительно комфортно, хотя у нас были теракты, которых раньше не было. Поэтому я могу сделать фильм, который отличается от тех, которые хотели бы смотреть люди. Вот что важно.

— Что вы думаете о терактах? Должны ли некоторые шутки быть запрещенными?

— Кажется, что все вдохновляют художников, чтобы они делали то, что хотят, и соблазнительно называют это «свободой слова», но это не всегда так. В Дании есть ультраправые, которые хотят оскорбить и унизить мусульман. Другая политическая ситуация во Франции: Шарли Эбдо — это левая газета.







— Ваше чувство юмора означает, что ваши фильмы не всегда интерпретируются так, как вы хотите?

— Чувство юмора так же может быть использовано для протеста. Это больше инструмент, чем просто фильм, который заставит людей смеяться.

— Каждый фильм, который вы делаете — заявление. Не расстраивает ли вас, что зрители могут все воспринять не так?

— Довольно-таки давно я говорил о том, что мне все равно, как мои фильмы используются и для каких целей. Все, что для меня важно — разные версии моего последнего фильма («Нимфоманка»), и очень важно знать, какая версия из них —режиссерская.

— Почему секс важен в ваших фильмах?

— Я из нудистской семьи. Я не знаю, какое это имеет отношение к сексу… это значит быть настоящим. Мы сделали «Нимфоманку» такой реалистичной, как если бы мы использовали порнодублеров и компьютерную графику.

— Является ли создание дискомфорта основной частью вашего вдохновения?

— Когда я снимал «Нимфоманку», я очень много читал. Я прочитал всего Достоевского. Сейчас я читаю Анну Каренину, Льва Толстого, чья «Война и мир» мне очень понравилась. Традиция писать книги куда старше, поэтому мне нравится читать Джойса и Пруста. Многое из того, что писатели используют в книгах, невероятно. Я пытаюсь понять, смогу ли я это перевести в фильм.

— Почему все ваши протагонисты — женщины? Вы думаете, что сильнее связаны со своей женской стороной?

— Может быть. Было бы очень сложно делать то же самое, если бы главная роль была мужской. Я всегда был фанатом Карла Дрейера. У него всегда главные роли были женскими.









— Над чем вы сейчас работаете?

— Я не знаю. Очень легко получить деньги на телевизионный сериал. Но я не уверен, что это мой путь.

— Догма 95 (направление в кинематографе, созданное, благодаря Триеру — «Молоко») все еще существует?

— Я не думаю, что кто-нибудь работает по этим правилам. Согласно ей, фильмы должны сниматься на 35-миллиметровую пленку. Мы очень долго спорили между собой, возможно ли это. В результате мы купили очень дешевую пленку, но не это главное. Мы хотели создать пространство для актеров, где они могли бы выкладываться на полную.

— Почему прелюдия Вагнера «Тристан и Изольда» пролегла через всю «Меланхолию»?

— После просмотра фильмов Кубрика я пытался использовать музыку в своих последних двух фильмах. Я должен был режиссировать «Кольцо Нибелунгов» в Бейруте 15 лет назад и проработал там два года. Но со мной ругалась семья Вагнера. Работавший с ней в прошлом человек рассказал мне, что они могут меня обмануть, сказав сначала «да», а потом — «нет». Я боролся с ними, и они решили, что ничего не получится. Как-то давно я сказал: «Если я когда-нибудь поставлю оперу, я хотел бы поставить „Кольцо“ в Бейруте». Ах, эта идея до сих пор так заманчива.








Поделиться
comments powered by HyperComments

«Алые паруса» и ночные чудеса

Казаки, алкоголь и драки: кошмары главного выпускного страны

Валар дохаэрис

О предложении Милонова запретить «Игру престолов»

Марсианские хроники

Будет ли жизнь на Марсе: что ученые искали на «красной планете» и что им удалось найти

Кто не работает, тот сидит

Что бывает за тунеядство в разных странах мира

Чёрный Ренессанс

Переходный возраст Европы: красота и жестокость гуманизма

Большая и страшная Америка

История сверхдержавы для зрителей госканалов

Музей боёв Донбасса

В Петербурге открылся музей Новороссии с минами, флагами и натовскими касками

В России не летают ракеты

«Протон», «Прогресс» и другие неудачи Роскосмоса

«У меня автомата нет»

Георгий Албуров — о миссии оппозиции и ее проблемах

«Я не люблю ярлыки»

Ирина Прохорова — о шансах оппозиции и отношении к памяти

История геноцида армян

За что младотурки уничтожили тысячи армян

Карл Карлович

Отец русского фоторепортажа немец Карл Булла

Добродушный президент

Самые важные вопросы президенту России Владимиру Путину

Прямая линия

Альтернативные вопросы президенту России: от любимой еды собак до ожидания люстрации

«У нас с правами человека беда»

Уволенный преподаватель СПбГУ о том, как Россия освобождается от демократии

«Мы есть везде»

Цыганка из Петербурга о цыганской жизни, музыке и бесконечном празднике

Используй силу, Люк

«Мне просто хотелось побыстрее снять фильм, в котором летала бы Звезда Смерти»

Приручить издателя

Изучили книжную индустрию с главным редактором «АСТ»

«Это ваша проблема, а не моя»

Кураев и Гельфанд — о диалоге между религией и наукой

Хьюстон, у нас собака

За бездомными питомцами в американских городах будут следить при помощи дронов