Кураев и Гельфанд — о диалоге между религией и наукой
В петербургской библиотеке имени Маяковского 29 марта прошли очередные диалоги проекта «Открытая библиотека». По формату проекта известные люди обсуждают острые вопросы страны и мира вокруг. Протодиакон Русской православной церкви Андрей Кураев и заместитель директора Института проблем передачи информации РАН Михаил Гельфанд поговорили о возможности диалога между наукой и религией. «Молоко» собрало наиболее интересные высказывания участников дискуссии.
Николай Солодников, ведущий: Как вы относитесь к появлению в московских университетах кафедр теологии? Нужно ли распространить это по всей стране?
Гельфанд: Нет, я не думаю, что нужно распространять по всей стране. Я думаю, эти опыты являют собой исторический анекдот и это хорошая прививка, прошу прощения, от православия для студентов. На самом деле, по-моему, тут действительно происходит смешение понятий. В своё время, когда я учился, была кафедра научного коммунизма в Московском университете (МГУ им. Ломоносова — прим.). Или была там партия научного атеизма, и нам на матмехе читали лекции по научному атеизму. Был там такой просветлённый преподаватель, который нам просто рассказывал про историю религии. В этом смысле никакого ужаса не было. Времени жалко. Если это факультатив, пусть ходят те, кто хотят ходить. Другое дело, когда это превращается в основу политики. С безумной помпой приезд кого-нибудь из деятелей в тот же самый МИФИ (Московский инженерно-физический институт — прим.), с тем, что сносят памятник студенту и на его место ставят крест. Ну вот это довольно противно.
Кураев: Посколько обсуждается уравнение с неизвестными, я поясню, в чём дело. Два года назад в МИФИ открыли кафедру теологии. Главой этой кафедры числится митрополит Илларион. Идею я нахожу замечательной, нормальной. Но она, на мой взгляд, дурно реализована. Сама по себе возможность дать ребятам отдохнуть от математики и физики — это идея хорошая. Понимаете, альтернатива такого рода вещам — это не успехи в космосе, а бескультурье. То есть, если вы хотите, чтобы выпускники МИФИ прислушивались к Ванге или искали торсионные поля, это можно делать, и мы это видели в 90-е годы в большом количестве. Возможность привить ребятам, хотя бы показать пример мысли на религиозные темы. В результате слушатели этих курсов не станут православными, тем более не станут богословами. Но есть возможность, что они не будут такими лёгкими жертвами различных молодёжных сект, которые дежурят вокруг студенческих общежитий. Так что чем больше языков знает человек, тем лучше. Если человек, студент, в пору молодости сможет освоить язык христианской философии, почему нет? Вот чего не должно быть? Не должно быть манипуляций. Если бы удалось удержаться в нормальных рамках уважительного диалога, то, честное слово, это было бы очень здорово и полезно.
Гельфанд: Почему православная теология — это прививка от торсионных полей, я, убей бог, не понимаю. Второй вопрос: то, что сейчас происходит с преподаванием теологии, внедрение теологии как ВАКовской специальности (ВАК — высшая аттестационная комиссия — прим.). Хорошо, когда это происходит в Оксфорде, где теологическому факультету лет столько же, сколько самому Оксфорду, и все привыкли. Если это происходит в том историческом контексте, который мы наблюдаем здесь, надеяться на то, что это останется на уровне уважительного диалога со студентами, прививки от торсионных полей, и все преподаватели будут такие, как отец Андрей, было бы, по-моему, немножко наивно.
Кураев: На страницах Библии нет натурфилософии. Там вообще нет эстетики зрительной, нет пейзажей. Есть инструкция, как построить Ноев ковчег, но нет зарисовки, какое он производил впечатление, как он смотрелся. Нет этой импрессии. Это потому, что в Библии, как ни странно, очень инженерное мышление, которое при этом уходит от натурфилософии.
Гельфанд: Слава богу, это ваша проблема, а не моя.
Кураев: Нет, благодаря этому у вас рождаются ваши проблемы.
Гельфанд: Например, какие?
Кураев: Чисто научные. Потому что Библия молчит о натурфилософии, у учёных есть право поиска.
Гельфанд: А если бы Библия высказывалась о вопросах натурфилософии?
Кураев: Тогда вам было бы хуже.
Гельфанд: Поговорили называется.
Кураев: Это одна из особенностей европейской культуры. Потому что Библия молчит о космосе, а у человека есть вопросы о мире, а в Библии ответы взять нельзя, поэтому их брали у Аристотеля. И отсюда принципиальная двусоставность европейской культуры с еврейскими и греческими истоками, которые трудно совмещаются. Но отсюда постоянная провокация мысли: как совместить одно с другим.
Гельфанд: Меня смущает здесь и сейчас попытка смешивать эти две совершенно разные субстанции и попытка административная путём преподавания в школе и открытия факультативных кафедр кривым или не кривым способом. Меня здесь и сейчас смущает очевидная экспансионистская программа. Вот Библия мне разрешает заниматься моей наукой, у меня есть страшное подозрение, что через некоторые время мне придется получать справку, что мне можно. Этого я откровенно побаиваюсь.
Кураев: В чём различие моей позиции с позицией Михаила Сергеевича [Гельфанда]: его это смущает, а меня возмущает. Для меня это не внешняя проблема, это проблема меня и моей вины. Даже сегодня прозвучало, что, если бы отец Андрей вёл курс в университете, это было бы не страшно. Ровно то же самое я слышал от академика Гинзбурга. И сегодня я вижу, что в школах, хотя и по моему учебнику, но сплошь и рядом ведётся закон божий вместо культурологического курса. И я понимаю такую опаску, что в университетах могут появиться такие курсы, которые вместо того, чтобы дистанцированно сказать, что в христианском представлении конечный смысл жизни видится в том-то и том-то, будут говорить, что ребята ваш смысл жизни в том-то и том-то. Это и меня пугает. Так что в этом смысле мы с вами на самом деле боимся одного и того же. Того, что называется контекстуальная беспризорность. Когда суждение справедливо в одном контексте, но если оно уходит в другой контекст, оно становится ядовитым, становится опасным.